Игры с минувшим - Галина Сафонова-Пирус

Сегодня на собрании разбирали «неблаговидный поступок комсомольца Александра Федоровского», – соблазнил какую-то девушку, но жениться на ней не хочет, – и наш председатель Комитета Петр Ильич Луньков всё нападал на Сашку, а тот твердил: «Сама она… я по молодости… я по неопытности». Было смешно и жалко на него смотреть, а Петр Ильич, жестко сжав губы и скрестив руки на животе, всё наступал:

– Мало ли что не любишь! Ты – комсомолец и обязан жениться!

Когда в очередной раз стал «клеймить», то вдруг Стас Могилевский встал и, молча, направился к двери.

– Куда Вы? – остановил его Луньков.

– Александр сам должен решить, что ему делать, – сказал наш, только что утверждённый, журналист и вышел.

Молодец Стас!

А Луньков… Он развел руки и на его лице, кроме удивления, я прочла: ну, что ж, тебе это так не пройдет!

Не могу вспомнить о Лунькове ничего, что помогло бы ярче прописать его портрет, а вот улыбку помню, – неискренней была, фальшивой и потому неприятной. Да и фамилия его Луньков… Словно выскальзывал из рук, и никак нельзя было понять: что за человек?

А еще помню, как яростно выступал за снос того самого монастыря и колокольни, о которых писала, – просто одержим был! Может, хотел угодить Обкому как «руководитель идеологической организации», чтобы сделать карьеру? Но не успел, – довольно скоро умер.

Была на дне рождения главного инженера телецентра Тома Борисовича.

Странно, обычно замкнут, незаметен, молчалив, если спросишь что-либо, не относящееся к работе, то буркнет непонятное, пожав плечами и всё, а вот, пригласил всю постановочную группу на свой день рождения. И было шумно, бестолково, да еще… Элла Миклосова, наша красавица-диктор, ни с того, ни с сего вдруг бросила: вот, мол, недавно ездила она в Москву и её там красной икрой угощали, а не то, что здесь… Дура! Мне стало неудобно за неё, вот и сказала:

– А по мне и картошечка в мундирах всё ещё вкусня-ятина!

И что ж?.. Через какое-то время Том и несёт ее, только что отваренную! Наших «премьерш» это почему-то развеселило, схватили кастрюлю и давай кидаться этой «картошечкой», а Том… Он стоял бледный, застывший и вдруг мы услышали тихое:

– В Ленинграде… в блокаду… – и выбежал.

Оказалось, – тут же нашептала мне на ухо Роза, – во время войны и блокады в Ленинграде из всей семьи только он и выжил.

Похоже, что сборник Евтушенко стал моей «настольной книгой», и вот – из любимого:

Пришло без спросу, с толку сбило,Захолонуло, налегло.Как не похоже все, что было!И даже то, что быть могло…

Или снова это:

…Но пришла неожиданно взрослость.Износивши свой фрак до дыр,В чье-то детство,Как в дальнюю область,Гастролировать убыл факир……Дайте тайну! Простую-простую!Тайну – радость и тишину.Дайте маленькую, босою,Дайте тайну, хотя бы одну!

Недавно и в наш город наведывался Евгений Евтушенко… Если бы знала заранее, что приедет, то сходила б на встречу и вначале, прочитав залу его раннее его стихотворение: «Тают отроческие тайны, как туманы на берегах…", задала б вопрос: «Когда от нас, обычных смертных, уходят тайны, то мы просто смиряемся с этим, но когда «шарики колдовские» покидают вас, поэтов, остаетесь ли вы поэтами?» Интересно, что ответил бы? Ведь уже давно стихи его для меня – рифмованная публицистика.

Прислали к нам на радио журналистку, зовут Раисой. Сегодня показывала ей город, потом сидели в кафе. Конечно, она знает намного больше меня, разговаривать с ней интересно, но станем ли подругами?

И всё же не увлекли меня наши философы! Особенно неприятным становится Недвецков с его речами… словно палкой – по деревянному штакетнику. Тарахтит, тарахтит, перескакивая с одного на другое, а в результате – пустота. Кажется, что все боли мира ему – до лампочки, только б утвердить свою значимость, только бы все смотрели на него и поклонялись. Хочет ехать в Москву и преподавать в Университете. И чему будет учить своих студентов?

Сняли с Раисой комнату на шумной улице в деревянном домике у старых тихих и добрых евреев. Единственное наше оконце смотрит в сад, яблони которого никогда не пропускают солнца. Теперь в Карачев езжу реже, – с Раисой ходим в кино или просто по городу, и мне с ней пока интересно.

Два раза в неделю Раиса ходила в школу преподавать французский язык, и делала это для того, чтобы потом, когда здесь отработает положенные два года, уехать в Москву, прописаться там, устроиться на работу и постараться выслужиться перед определенными «органами», чтобы те разрешили ездить в другие страны для преподавания.

Конечно, была она образованней меня, уверенней и… громче что ли? Да и смеялась громко, раскатисто, слегка запрокидывая голову с копной темных завитых волос, которые казались ещё темнее из-за бледноватого лица. Высока была Рая, статна и даже сухопара, – ей бы моделью быть! – но она не следила за собой, была неопрятна, до самых жарких дней ходила в какой-то зеленой кофте и, похоже, не собиралась её снимать. А еще любила по утрам есть лук, отчего запах в нашей комнате висел!.. Я относилась к этому её пристрастию терпеливо, но каково было коллегам по работе?

Вчера, когда собралась ехать в Карачев, Стас провожал меня до автостанции. В ожидании автобуса сидели в кафе, потом – в скверике, и я вдруг услышала:

– Но где-то, где-то далеко есть дом, понуро припавший к земле, словно прислушивающийся к нашим шагам, где бы они ни раздавались. Но где-то, где-то мы можем забыться хотя бы на миг и удивиться, что первый снег выпадает всегда беззвучно, что у тебя с мороза холодные руки, мама!

Нет, здесь о Стасе большего не напишу, – о нём будет отдельная глава, которую назову «Сон отлетевший».

На мотороллере ездили с Виктором в Карачев. Вообще-то мы часто вот так… но вчера, после жаркого дня, мчаться навстречу пахучему лесному ветерку было особенно восторженно!

Конец ознакомительного фрагмента.